Д-Р ЛИМПФ: «Разрез готов, доктор.»

Д-р Бенвэй впихивает вантуз в разрез и начинает давить на него – вверх-вниз. Кровь хлещет на врачей, сестру и стену… Вантуз ужасающе хлюпает.

СЕСТРА: «Мне кажется, она скончалась, доктор.»

Д-Р БЕНВЭЙ: «Ну что ж, чего в жизни не бывает.» он подходит к шкафчику с препаратами на другой стороне комнаты… «Какой-то ебучий наркоман заболтал мой кокаин с хлоркой! Сестра! Отправьте мальчишку отоварить этот рецепт – мухой!»

Д-р Бенвэй проводит операцию в аудитории, полной студентов. «Ну, мальчики, теперь такие операции вы нечасто увидите, и вот почему… Видите ли, медицинской ценности в ней абсолютно никакой нет. Никто не знает, в чем была ее первоначальная цель, да и была ли она вообще. Лично я думаю, что она с самого начала была творением чистого искусства.»

«Подобно тореадору, своим умением и знаниями избегающему опасностей, кои сам же на себя и вызвал, так и в этой операции хирург намеренно подвергает опасности своего пациента, а затем, с невероятной быстротой и проворством спасает его от смерти в последнюю возможную долю секунды… Кто-либо из вас видел когда-нибудь, как исполняет операцию Д-р Тетраццини? Я говорю исполняет с умыслом, поскольку его операции – это представления. Он начинает, запуская в больного скальпелем через всю комнату, а затем входит и сам, словно солист балета. Скорость его невероятна: „Я не даю им времени умереть,“ говорит обычно он. Опухоли вызывали у него бешеное неистовство. „Ебаные недисциплинированные клетки!“ рычал он обычно, атакуя опухоль ножом, как в уличной драке.»

Молодой человек спрыгивает с задних рядов к столу и, выхватив скальпель, надвигается на пациента.

Д-Р БЕНВЭЙ: «Эспонтаньо! Остановите его, пока он мне больного не выпотрошил!»

(Эспонтаньо – таким словом в корриде называют человека из публики, который выскакивает на арену, выхватывает запрятанную накидку и пытается проделать несколько пассов перед быком, пока его не успели оттащить с арены)

Ординардцы возятся с эспонтаньо, которого, в конце концов, вышвыривают из зала. Анестезиолог пользуется сумятицей, чтобы спереть крупную золотую фиксу изо рта больного…

Я прохожу мимо комнаты 10, из которой меня перевели вчера… Роды, полагаю… Горшки с кровью, тампонами и безымянными женскими субстанциями, которых хватит на то, чтобы загрязнить целый континент… Если кто-нибудь придет навестить меня в мою прежнюю комнату, то подумает, что я родил чудовище, а Госдепартамент теперь пытается это скрыть от общественности…

Музыка из Я – Американец… Пожилой господин в полосатых штанах и визитке дипломата стоит на платформе, обтянутой американским флагом. Разложившийся тенор в корсете – не вмещаясь в костюм Дэниэла Буна – поет Звездно-Полосатое Знамя по аккомпанемент всего оркестра. Он поет и слегка шепелявит…

ДИПЛОМАТ (читая с огромного свитка телеграфной ленты, который все увеличивается и запутывается у него в ногах): «И мы категорически отрицаем, что какой бы то ни было гражданин Соединенных Штатов Америки мужского пола…»

ТЕНОР: «О фкавы, видиф ты…» Голос у него ломается и выстреливает пронзительным фальцетом.

В радиорубке Техник мешает бикарбонат соды и срыгивает в ладонь: «Чертов тенор – ловкий жулик!» кисло бормочет он. «Майк! Рампф.», крик завершается отрыжкой. «Обруби этого пердуна понтяжного и выдай ему лиловый билет. Он уволен с этого момента… Поставь вместо него эту Лиз, атлетку, которая раньше мужиком была… Она, по крайней мере, тенор не по совместительству… Костюм? Откуда я, к ебеням, знаю? Я тебе не хлыщ-модельер из костюмерной! Чего еще? Весь костюмерный отдел закрыли по соображениям безопасности? Что я вам, осьминог? Давай поглядим… Как насчет номера с индейцем? Покахонтас или Гайавата?… Нет, так не годится. Какой-нибудь гражданин обязательно ляпнет, что нужно вернуть ее индейцам… Униформа Гражданской войны, китель с Севера, а штаны с Юга, чтоб как бы показать, что они снова вместе? Она может выйти как Буффало Билл или Пол Ревер, или тот гражданин, что никак не хотел валить с руля, то есть судно подкладывать не хотел, или как Пехтура, или Дохляк, или как Неизвестный Солдат… Так лучше всего будет… Накрой ее памятником, так на нее глазеть никому не придется…»

Лесбиянка, спрятанная в Триумфальной Арке из папье-маше, набирает воздуху в легкие и испускает неимоверный рев.

«О скажи, вьется ли Звездный наш Флаг…»

Здоровенная прореха распарывает Триумфальную Арку сверху донизу. Дипломат подносит руку ко лбу…

ДИПЛОМАТ: «Что любой гражданин Соединенных Штатов Америки мужского пола родил в Интерзоне или любом другом месте…»

«Над землчю СВОБОООООООООООООДЫ…»

Рот Дипломата шевелится, но никто его не слышит. Техник зажимает уши руками: «Матерь Божья!» вопит он. Его вставная челюсть начинает дрожать, как варган, неожиданно вылетает у него изо рта… Он раздраженно щелкает зубами, пытаясь ее поймать, промахивается и прикрывает рот ладонью.

Триумфальная Арка рушится с душераздирающим, оглушительным треском, обнажает под собой Лесбиянку, стоящую на пьедестале, облаченную лишь в суспензорий из леопардовой шкуры с неимоверными подкладными грудями… Она стоит там, глупо улыбаясь и поигрывая своими огромными мускулами… Техник ползает по полу контрольной рубки в поисках своей челюсти и орет неразборчивые приказы: «Шверх жвуковое фто-то! Жаткни тефь там!»

ДИПЛОМАТ (отирая со лба пот): «Какое бы то ни было существо какого бы то ни было типа или наружности…»

«Над страной храбрецов.»

Лицо Дипломата серо. Он шатается, запутывается в свитке, валится на перила, из глаз, носа и рта хлещет кровь, умирая от кровоизлияния в мозг.

ДИПЛОМАТ (едва слышно): «Департамент отрицает… не-американски… Он был уничтожен… в смысле, никогда не был… Категор…» Умирает.

В Контрольной Рубке приборные панели взрываются… огромные ленты электрического серпантина с треском проносятся по всей комнате… Техник, обнаженный, тело обожжено дочерна, шатаясь, бродит, будто фигура из Gotterdammerung, вопя при этом: «Шверх жвуково!! Эй вы чам!!!» Окончательный взрыв звука обращает Техника в угли.

Ночи доказал

Что наш флаг так же горд…

Заметки О Привычке. Ширяюсь Эвкодолом каждые два часа. У меня есть место, где я могу скользнуть иглой себе прямо в вену. Она остается все время открытой, как красный, гноящийся рот, вспухший и непристойный, накапливает медленную капельку крови и гноя после сеанса…

Эвкодол – химическая разновидность кодеина, дигидрооксикодеин.

Эта дрянь торкает больше как кокс, чем как марфа… Когда двигаешься Кокой в главный канал, к голове стремительно приливает чистое наслаждение… Через десять минут хочется еще одного сеанса… Удовольствие от морфия – в потрохах… После шпиганки вслушиваешься в себя… А марафет внутривенно – электрический разряд сквозь мозг, активирующий связки кокаинового наслаждения… У кокса нет синдрома соскока. Это – нужда одного лишь мозга, нужда без тела и без чувства. Нужда призрака, по которому землица плачет. Стремление к коксу длится всего лишь несколько часов, ровно столько, сколько стимулируются коксовые каналы. После этого о нем забываешь. Эвкодол же – как комбинация мусора и кокса. Если нужно сварганить какое-нибудь действительно адское говно – доверьтесь немцам. Эвкодол, как и морфий, в шесть раз сильнее кодеина. Героин в шесть раз сильнее морфия. Дигидрооксигероин должен быть в шесть раз сильнее героина. Вполне возможно разработать наркотик, формирующий такую привычку, что одного сеанса хватит на пожизненную наркоманию.

Продолжение Заметок О Привычке: Беря в руку струну, я непроизвольно тянусь левой рукой за перетяжкой. Этот жест я принимаю за знак того, что могу шоркнуться в единственную годную вену на левой руке. (Движения при перетяжке таковы, что обычно вы перетягиваете ту руку, которой тянетесь за жгутом) На краю мозоли игла скользит внутрь гладко. Я ощупываю вокруг. Вдруг тоненький столбик крови выстреливает в шприц, на какое-то мгновение острый и плотный, как красный шнурок.